Неточные совпадения
Потом
остановились на мысли, что будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали
книги, письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы — одним словом, все, в чем можно было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
— Что такое? — спросил Штольц, посмотрев
книгу. — «Путешествие в Африку». И страница,
на которой ты
остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты?
Как ни интересно было место,
на котором он
останавливался, но если
на этом месте заставал его час обеда или сна, он клал
книгу переплетом вверх и шел обедать или гасил свечу и ложился спать.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. —
Книги твои все прочла, вон они,
на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она
остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить, вон там,
на столе!
Я не участвовал в этих прогулках: путешествие — это
книга; в ней
останавливаешься на тех страницах, которые больше нравятся, а другие пробегаешь только для общей связи.
Отец ее, никогда не читавший ничего, кроме «Совершенной поварихи», не мог руководствовать ее в выборе
книг, и Маша, естественным образом, перерыв сочинения всякого рода,
остановилась на романах.
Я
останавливался на углах, садился
на скамейки, где они были у ворот, машинально подымался и опять брел дальше, уткнувшись в
книгу.
От нечего делать я раскрыл
книгу на том месте, где был задан урок, и стал прочитывать его. Урок был большой и трудный, я ничего не знал и видел, что уже никак не успею хоть что-нибудь запомнить из него, тем более что находился в том раздраженном состоянии, в котором мысли отказываются
остановиться на каком бы то ни было предмете.
Отец
остановился и, круто повернувшись
на каблуках, пошел назад. Поравнявшись с Зинаидой, он вежливо ей поклонился. Она также ему поклонилась, не без некоторого изумления
на лице, и опустила
книгу. Я видел, как она провожала его глазами. Мой отец всегда одевался очень изящно, своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее
на его едва поредевших кудрях.
Или вечером сидишь один с сальной свечой в своей комнате; вдруг
на секунду, чтоб снять со свечи или поправиться
на стуле, отрываешься от
книги и видишь, что везде в дверях, по углам темно, и слышишь, что везде в доме тихо, — опять невозможно не
остановиться и не слушать этой тишины, и не смотреть
на этот мрак отворенной двери в темную комнату, и долго-долго не пробыть в неподвижном положении или не пойти вниз и не пройти по всем пустым комнатам.
— Библия! — произнес он, открыв первую страницу и явно насмешливым голосом, а затем, перелистовав около трети
книги,
остановился на картинке, изображающей царя Давида с небольшой курчавой бородой, в короне, и держащим в руках что-то вроде лиры. — А богоотец оубо Давид пред сенным ковчегом скакаше, играя!
Поддерживаемая Балалайкиным под руку (он называл ее при этом княгинею, но я мог дать руку
на отсечение, что она — сваха от Вознесенского моста), она медленно направилась к выходной двери, но, проходя мимо шкафа с
книгами,
остановилась, как бы пораженная его величием.
Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью, — некоторые
книги он знал «с пальца», — как еврей-ешиботник знает талмуд, — ткнет пальцем в любую страницу, и с того слова,
на котором
остановится палец, Пахомий начинает читать дальше наизусть мягоньким, гнусавым голоском.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю
книгу. Он не читал, а только перелистывал эту
книгу и при том
останавливался не
на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Из этого шкафа он достал Евгениевский «Календарь», переплетенный в толстый синий демикотон, с желтым юхтовым корешком, положил эту
книгу на стоявшем у его постели овальном столе, зажег пред собою две экономические свечи и
остановился: ему показалось, что жена его еще ворочается и не спит.
В это самое время глаза Передонова
остановились на полочке над комодом. Там стояло несколько переплетенных
книг: тонкие — Писарева и потолще — «Отечественные Записки». Передонов побледнел и сказал...
Ровно в шесть часов вечера приехал добродушный немец в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого в передней, в зале и гостиной, он хотел войти в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и
остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес; в углу горела свечка, заставленная
книгою; Софья Николавна лежала в постели,
на подушках в парадных же наволочках, одетая в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза блистали удовольствием.
Он
остановился. Ему дух захватило. Татьяна все не шевелилась и не глядела
на него, только крепче прежнего стискивала
книгу.
Турусина садится в кресло. Глумов
останавливается с левой стороны и кладет руку
на спинку кресла. Курчаев стоит справа, несколько потупившись, в самой почтительной позе, Машенька у стола перелистывает
книгу.
Рогожин, по отъезде бабушки, заехал домой и сидел однажды у себя в сенном чулане и в одно и то же время читал какую-то
книгу, ел квас со свеклою и бил ложкою по лбам налезавших
на него со всех сторон ребят. В это самое время пред открытыми дверями его сеней
остановилась вскачь прибежавшая лошадь, и с нее спрыгнул посол из Протозанова.
Я заставал его часто, что он крепко спал
на своей оттоманке, а
книга валялась около него
на полу, и потом он вскоре приносил ее и ставил
на место. В другой раз он нападал
на какую-нибудь небольшую книжонку и читал ее удивительно долго и внимательно, точно как будто или не понимал ее, или старался выучить наизусть. Долее всего он возился над Гейне, часто по целым часам
останавливаясь над какою-нибудь одной песенкой этого поэта.
Артамонов
остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал
книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами отца, Артамонов вспомнил, что за несколько минут пред этим он уже слышал что-то обидное о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть свою обмолвку, нужно, чтоб сын забыл о ней, и, по-медвежьи, быстро идя
на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
Дорн. Ну-с, тем не менее все-таки я продолжаю. (Берет
книгу.) Мы
остановились на лабазнике и крысах…
Так было дело, когда один раз мне случилось повстречаться с нашим жильцом
на лестнице. Бабушка за чем-то послала меня. Он
остановился, я покраснела, и он покраснел; однако засмеялся, поздоровался, о бабушкином здоровье спросил и говорит: «Что, вы
книги прочли?» Я отвечала: «Прочла». — «Что же, говорит, вам больше понравилось?» Я и говорю: «Ивангое» да Пушкин больше всех понравились».
На этот раз тем и кончилось.
На другое утро я раньше всех сошел в гостиную и
остановился перед портретом Ельцовой. «Что, взяла, — подумал я с тайным чувством насмешливого торжества, — ведь вот же прочел твоей дочери запрещенную
книгу!» Вдруг мне почудилось… ты, вероятно, заметил, что глаза en face всегда кажутся устремленными прямо
на зрителя… но
на этот раз мне, право, почудилось, что старуха с укоризной обратила их
на меня.
Замечания Козловского поразили меня самым неприятным образом. Мне импонировала уверенность, с какой он читал все среди этой темной ночи, точно в открытой
книге… И действительно, его предсказание оправдалось. Выехав из-за последнего берегового утеса в луга, мы вдруг наткнулись
на несколько темных верховых фигур. Они сначала
остановились, как будто в нерешительности…
Перебирая
книги одну за другой, он вдруг со вниманием
остановился на одном заглавии.
Она провела офицера через две комнаты, похожие
на гостиную, через залу и
остановилась в своем кабинете, где стоял женский письменный столик, весь уставленный безделушками. Около него,
на ковре, валялось несколько раскрытых загнутых
книг. Из кабинета вела небольшая дверь, в которую виден был стол, накрытый для завтрака.
В дальнейшем развитии той же мысли Эриугена подробно (в
книгах I и II)
останавливается на выяснении того, что к Божеству совершенно не приложимы категории мышления (которых, вслед за Аристотелем, он насчитывает десять: сущность, количество, качество, отношение, положение, состояние (habitus), место, время, действие, страдание).
„Я не знаю, какое нужно иметь узкое, ограниченное, крохотное миросозерцание, чтобы во всей
книге выискивать только мелочи, к которым бы можно было придраться, и
останавливаться на них, превратно их толкуя!“ В публике взрыв хохота, все глядят
на медный лоб Приклонского.
Все свое свободное время Александрина посвящала чтению
книг из княжеской библиотеки и размышлениям над встреченными ею
на жизненной дороге новыми людьми. Среди этих «новых» людей видное место занимал Николай Леопольдович Гиршфельд. Наблюдения, предпринятые ею за последнее время над его отношениями к княгине и княжне, привели ее к таким неожиданным для нее результатам, навели ее
на такие мысли,
на которых она боялась даже
останавливаться.
На другой день, часа в два, в будуаре, где читала княжна, появилась Стеша с каким-то таинственным видом и
остановилась у притолоки двери. Княжна подняла глаза от
книги.
Была поздняя ночь, когда они приехали. Марья Сергеевна поспешила в детскую, доктор с Ширяевым вошли в кабинет.
На письменном столе были навалены медицинские
книги, пачками лежали номера «Врача» в бледно-зеленых обложках. Ширяев, потирая руки, прошелся по кабинету.
Остановился перед большою фотографией над диваном.
Посетительница ушла, но только что Валя успел разыскать в
книге слово,
на котором он
остановился, как появилась мама, посмотрела
на него и тоже стала плакать. О чем плакала женщина, было еще понятно: она, вероятно, жалела, что она такая неприятная и скучная, — но чего ради плакать маме?
Он не читал, а только перелистывал эту
книгу, и притом
останавливался не
на том, что в ней было напечатано, а только просматривал его собственною рукою исписанные прокладные страницы.